Я не рассматривала всерьез вопрос о вступлении в брак с Мартини, пока мама не сказала, что никто не позволит нам этого сделать. Тогда внутри восстала та моя часть, что двадцать лет назад читала Бетти Фридан и расклеивала по стенам своей комнаты плакаты с Сьюзен Б. Энтони.
— Это наш выбор, а не чей-то.
— У евреев с этим вопросом все намного серьезнее, чем ты думаешь, — терпеливо сказала мама. — А у таких ортодоксальных космических евреев еще сложнее.
— Я в курсе, что у вас с папой были проблемы перед свадьбой…
— И только тот факт, что я работала на Моссад и спасла ему жизнь, позволила его родителям принять меня. Твой отец, его братья и сестры восстали против строгого мировоззрения родителей, но у них была поддержка остального мира. У центаврицев этого нет. К примеру, Джефф не может обратиться за медицинской помощи ни к кому, кроме своих же центаврийцев, если он не хочет стать подопытной игрушкой людей. По той же причине ты не сможешь водить своих детей в школу. При первом же обязательном медицинском обследовании обнаружится, что в их генах есть что-то другое, и твои дети для земных ученых навсегда станут теми же подопытными кроликами.
Я глубоко вздохнула.
— Я не готова к женитьбе, так что, в любом случае, это глупый разговор.
— Ты должна знать, что может получиться. Я не рассчитывала выйти замуж за твоего отца. Это просто случилось. Любовь. Настоящая любовь, а не похоть.
— Я хочу Мартини, — призналась я. — Только пока не знаю, люблю ли я его.
Я вспомнила вспышки боли, которым была свидетелем, вспомнила, каким потерянным и одиноким он выглядел, когда рассказывал о родном мире, который никогда не увидит.
— Я хочу заботиться о нем.
— Я понимаю, это из-за того, что он заботится о тебе. Это хорошо. Просто знай, что он не единственный, — мама встала. — Нам пора идти. Уверена, после бурной ночи, ты проголодалась.
— Кто сказал? — я тоже поднялась и надеялась, что выгляжу праведно невиновной.
— Я — твоя мать, прошу не забывать об этом, и знаю язык тела. Твое сейчас говорит о высшей степени удовлетворения, — и тихо добавила, когда мы вышли из комнаты: — Ты потеряла невинность задолго до поступления в колледж.
— О, позволь папе пребывать в иллюзии на этот счет.
— Позволю. Ему и так пришлось непросто, когда он узнал о случае в колледже. Каждая его разрушенная иллюзия занимает недели, прежде, чем он приходит в норму и принимает неизбежное.
— Извини.
— Все нормально. Я к этому привыкла. Кроме того, я умею его успокаивать другими способами.
— Слишком много информации! Я не хочу больше слышать историй о вашей с папой сексуальной жизни. Ты уже рассказала столько, что мне уже нечего добавить.
— Отлично, можем поговорить, к примеру, о твоей обуви. Начнем с главного — почему?
Мы шли вдоль незнакомых коридоров, при этом мама шагала так, словно прожила здесь всю свою жизнь.
— Спасибо большое. Это все, что было на мне. Тебе-то хорошо, папа упаковал и привез все, что захотел. Мне тоже повезло, что Мартини нарушил порядок, и мы с ним попали в мою квартиру, где я смогла переодеться. Кроме того, они удобны.
— Ты сейчас странно выглядишь — в современном костюме и теннисных кроссовках, как из восьмидесятых годов. Комфортно, согласна. Но не так привлекательно.
— Ты, оказывается, еще и знаток моды?
— Просто найди при случае подходящую пару туфель прежде, чем мы отправимся куда-нибудь.
Мы дошли до столовой как раз вовремя. Здесь было море черного и белого Армани. Я увидела Мартини, он меня тоже и помахал рукой. Рядом с ним, выделяясь из толпы желтой рубашкой-поло, как маяк, сидел папа.
— Почему бы тебе не позаботиться о папином гардеробе?
— Он уже женат, а ты пока одна.
— Я думала, мы отложили эту тему.
— Только на время.
Столовая заполнена длинными столами и одинаковыми, простыми с виду, стульями. На миг мне показалось, что мы оказались в воинской части, где, по какому-то недоразумению, все носят форму знаменитой дизайнерской фирмы. Папа с Мартини расположились у дальнего конца одного из столов. Там же обнаружились Гауэр, Райдер, Кристофер и Уайт. Между Мартини и Райдером — незанятый стул, как и между папой с Кристофером. Я знаю, где сяду. Как только мы подошли, Мартини тут же отодвинул стул, специально для меня. Кристофер же, опередив папу, отодвинул стул для мамы. Я заметила, как папа метнул на Кристофера такой же взгляд, каким несколько минут назад в моей комнате одарил Мартини. Хорошо, по крайней мере, теперь ясно, что места Кристоферу в нашей семье нет.
Меню не обнаружилось. Еда уже стояла на столе, в домашнем стиле и изобиловало разнообразием вариантов. Я полностью расслабилась, когда услышала папины жалобы, мол, свинина приготовлена только по-швейцарски. Я выучила эту его заморочку наизусть еще когда мне стукнуло пять лет.
Мы с мамой наполнили тарелки и начали завтракать. В это время Мартини рассказывал остальным сильно отредактированную и сокращенную версию прошедшей ночи, оставив за кадром большую часть того, что мы с ним делали. Тем не менее, я заметила кислое лицо Кристофера, сразу стало понятно, что из рассказа он сделал тот же вывод, что и папа с мамой. Либо так, либо моя комната вовсе не звукоизолирована и сейчас вся компания в курсе моего альфа-центавриского любовного узла.
Подождав, пока Мартини закончит рассказ, Гауэр наклонился вперед, чтобы я ясно видела его лицо.
— Я бы хотел узнать подробности непосредственно от тебя. Будет легче, если я коснусь твоей головы. Надеюсь, ты не возражаешь?
— Нет, — я еще не накладывала макияжа, и волосы уложены в простой конский хвост, так что ничего страшного в этом не усмотрела.
Гауэр поднялся, зашел мне за спину и приложил обе ладони к моим вискам.
— Начинай. Расскажи нам о своем сне, я хочу попробовать увидеть его в своей голове.
— Постараюсь, — я смогла вызвать в воображении образы из сна сразу, как только подумала о них и прошла через сон снова. Это было так же ужасно, как и в тот раз, когда я рассказывала его папе с мамой. В конце концов, я закрыла глаза, иначе бы зарыдала навзрыд.
Я повторила все, включая последние слова Кристофера, прежде чем убила его и заключительные слова Мефистофеля. Когда же закончила, постаралась выгнать ве эти образы из разума, надеясь, что Гауэр получил, что хотел.
Он медленно отстранил ладони от висков, потом снова их приложил, и начал делать легкий массаж. Кошмар стал рассеиваться.
— Помассируй шею, — прошептал Гауэр Мартини. — Основание черепа в частности.
Рука Джеффа скользнула по моей спине к шее. Мне удалось сдержать стон удовольствия — это потребовало значительных усилий. Благодаря массажу, я, наконец, расслабилась и открыла глаза, ничего не боясь.
Чтобы увидеть, как Кристофер смотрит в мою сторону со смесью гнева и боли на лице. Этот взгляд отличался от обычного, и в нем проскакивала некоторая тревога.
— На самом деле я не хочу убивать тебя, — сказала я ему. Главное, постаралась сказать как можно убедительнее, чтобы мне поверили.
— Пол, что думаешь? — спросил Уайт.
— Сначала я хочу услышать, что об этом думает сама Китти, — сел на место Гауэр.
— Я ничего не могу сказать, кроме того, что боюсь Мефистофеля. Сильно боюсь.
— Йейтса ты должна бояться сильнее, — задумчиво пробормотал Райдер. — Именно он пытался заменить тебя роботом.
— Возможно, Китти не боится его потому, что пока что не сталкивалась с ним в этом обличье, — предположила мама.
В голове пролетела какая-то мысль, но такая быстрая, что я ее не уловила.
— Или, может, не боится, потому что пошла в мать, — с некоторой гордостью сказал папа. Я увидела, как он положил одну руку на спинку стула, на котором сидит мама. Не сказала бы, что это необычно, но редко случается, когда мы в компании. Наверняка ревнует маму к Кристоферу.
— Возможно, просто кошмар, — предположил Уайт. — У людей такое часто случается.
— Ричард, твое слово, — Гауэр покачал головой. — Ты разбираешься в снах и можешь их расшифровать.
— Джеймс, что ты думаешь об этом? — спросила я, пытаясь уловить неуловимую мысль, становившуюся все более назойливой.
— Почему я?
— Почему бы и нет? Я хочу знать, что ты об этом думаешь. Кроме меня, ты был там единственным землянином. Мама не считается, потому что до случая в аэропорту она не имела представления о пришельцах и сверхсуществах.
Не знаю, почему я это сказала, мозг работает вовсе в другом направлении.
— Ладно. Не думаю, что Йейтс для тебя реален, потому что ты с ним никогда не встречалась.
— Но я его видела тогда. И потом, Йейтс — Мефистофель, равно как и наоборот, — мысль почти попалась.
— Но Йейтс не знает о планах Мефистофеля, — раздраженно сказал Кристофер. — Мы тебе об этом рассказывали вчера вечером.
И вот тут назойливая мысль сформировалась окончательно. Секс с пришельцем явно влияет на умственный процесс.
— Так и есть. Думаю, есть два плана.
— Ну, я точно уверена, что у Йейтса есть план, — терпеливо кивнула мама. — Это имело бы смысл, если бы Мефистофель был частью его.
— Нет, я говорю о двух разных планах двух разных существ, которые не подозревают, что их планы пересекаются. Как уже упоминал Кристофер, а потом еще раз напоминали, разумы сверхсущества и человека разделены, и человеческий разум не подозревает, что внутри него сидит разум паразита. Возможно, паразитный разум не подозревает о человеческом. У Йейтса есть план, террористический. Поэтому он хочет избавиться от мамы. Но у Мефистофеля есть другой план.
— И что же это за план? — осторожно спросил Уайт.
Я закрыла глаза и задумалась на мгновение.
— В моем сне паразит Мефистофеля переместился в меня, но сам Мефистофель остался тем же Мефистофелем. Я тоже внешне не поменялась, хотя внутри стала совершенно другой. Я была больше не я и не могла прекратить делать то, что от меня хотел Мефистофель.
— О, Боже, — простонал Гауэр. — Это все объясняет, — он внимательно всмотрелся в меня. — Твой сон был не совсем твоим. Всего лишь легкое прикосновение, но это вовсе не нормально.
— Думаешь, паразит уже во мне? — прохрипела я, представив, что вот-вот начну убивать всех вокруг на самом деле. Мартини стал делать массаж интенсивнее. Помогло. Чуть-чуть.
— Нет, — успокаивающе произнес Гауэр, — мы знаем, что ты — до сих пор ты. Поверь мне.
— Никто из нас не смог бы прикоснуться к тебе, если бы ты оказалась заражена, — добавил Мартини.
Я вспомнила его с Кристофером реакцию на трогательный образ Йейтса прошлой ночью.
— Почему нет?
— Это что-то из области нашего психического состояния, — ответил Уайт. — Мы не можем от этого избавиться, хотя у нас есть команда, которая над этим работает.
— Попросите их сосредоточиться на особенностях различия между центаврийцами и землянами. Потому что когда Мефистофель схватил меня, я ничего не почувствовала, даже ничего близкого тому, что чувствовали Мартини с Кристофером просто дотронувшись до видеокадра.
— Что ты чувствовала? — тихо спросила мама.
Я попыталась вспомнить.
— Я не боялась, — наконец, ответила я. — Я словно сошла с ума. Когда он меня схватил, я словно обезумела. И я не испугалась даже тогда, когда поняла, что он собирается меня съесть.
— Это ярость, — сходу определил Райдер. — У землян больше поводов для ярости, чем у центаврийцев. Не то, чтобы центаврийцы не умели злиться, — он улыбнулся посмеивающемуся Полу, — но до земного уровня им далеко.
— Да, но ярость на самом деле контролируется на генетическом уровне?
— У нас да, — тихо сказал Мартини. — Кое-что есть и у вас.
— Я думала, это неудачная шутка, когда он сказал мне об этом, — добавила я.
Вокруг резко установилась тишина, я даже прислушалась, надеясь услышать свирель сверчков.
— Что? — наконец, спросила я.
— Ты поняла, что он говорит? — спросил Кристофер.
— Ну, всего два предложения. В смысле, это было очевидно, что он разговаривал с вами на каком-то незнакомом языке, и я не поняла ни слова. И он разговаривал со мной, когда поднес меня к своей морде.
— Как? — категорическим тоном поинтересовался Гауэр.
— Его глаза изменились, — я пожала плечами. — Красное свечение ушло, сверхсущество задрожало, взгляд стал человеческим, — чуть помолчав, я добавила: — Он сказал, что я — беда.
— В этом он прав, — пробормотал Кристофер.
Я проигнорировала этот комментарий.
— Потом, когда он поднес меня к пасти, добавил, что от меня проблем больше не будет.
— Они не могут так делать, — запротестовал Уайт. — Человек или сверхущество, и ничего между.
— Так и было. Тогда я вытащила из сумочки баллончик с лаком, и он выронил меня, — я осмотрелась. Все, без исключения, центаврицы внимательно всматривались в меня, действуя на нервы.
— И снова — что?
— Твой сон, Китти, — наконец, прервал молчание Гауэр, — был совсем не сон. Тебе имплантировали память.
— Не было такого, — я слышала тяжелое дыхание, никто из центаврийцев не решился произнести ни слова, но уверена, знаю, о чем каждый из них сейчас думает. — В смысле, паразиты умеют замедлять время, что ли?
— Мы не знаем, — признался Уайт. — Но ты могла наложить свой опыт на имплантированную память.
— Может, он догадался, как увеличить количество сверхсуществ? — не великая догадка, тем более чувствую, как превращаюсь в объект «Испытуемый номер один».
— Возможно, — пробормотал Кристофер, — он просто вспоминал, как это делается.
— Как только прикоснулся к тебе, — добавил Гауэр.